Вполне вероятно, это и последний рассказ. Никаких писательский данных у меня нет, и в планах писать сочинения, у меня тоже нет. Прошу не придираться до правил русского языка, я увы, в них не силен. Также, я не знаю, какие либо писательские приёмы. Это даже и не рассказ, а, скорее, рассказ карликовый. Названия ему не придумал, но пусть будет «Кто я?».

***

Что я здесь делаю, в этом старом, поваленном лесу? Я даже не помню, как здесь оказался. Позади меня, сквозь стволы хвои просвечивается безлюдная деревенская архитектура. Смутные всполохи воспоминаний, как зёрна кофе в кофемолке, мечутся в голове, давая понять, что я пришёл именно оттуда. Мучительно пытаюсь сообразить, почему я весь грязный, оборванный и поцарапанный. 

Цепляюсь за кусты и ветки, продираясь сквозь лес. Абсолютная апатия и безразличие ко всему, кроме одного вопроса – кто я? Моросящий дождь стекает по жидким волосам, создавая пелену в глазах, но я почему-то не чувствую холода. Шаги даются тяжело, и, спотыкаясь о каждую упавшую ветку, я двигаюсь как объевшийся завсегдатай фастфуда. Еда! Я хочу есть. Не видя перед собой еды, совсем забыл, как я голоден. Стало темно, и продираться сквозь лесную чащу стало еще более  мучительно медленно. Что-то произошло, и твердь ушла из-под ног, заставив меня беспорядочно раскидывать в стороны руки и ноги. Земля встретила меня грязной лужей, в которой я пролежал  какое-то время лицом вниз. Поднялся, темно, ничего не видно. Пошел вперед, но скользкая земля пошла вверх, оправив меня обратно в лужу. Испытывая голод, терзаемый  вопросом о своей личности, стоя по колени в луже, простоял на месте, пока темнота не сменилась прежним освещением. Я стоял в яме на краю леса. 

Выбраться из ямы при свете было уже не так сложно. Лес пересекала дорога, и, ориентируясь на какое-то шестое чувство, я выбрал маршрут. 

Голод. Безумный, испепеляющий скудные мысли и взор, он делает и без того шаткий разум загнанный крысой, чья цель лишь в одном – жить любой ценой и методами. Без пяти минут неделя, переродившись из обезьяны в человека, тот готов снова ею стать, лишь бы спастись. Унизительное, ослепляющее чувство голода, это единственное, что я чувствую и готов обгладывать свои руки, только бы оно покинуло меня. В какую сторону бы я не пошёл, везде безлюдно. Разбитые машины вдоль дороги, сожженные дома в глухих сельских пустошах безжизненны настолько, что даже нет в них звука, поскольку некому и нечему его родить.

Мимо пролетела машина, зацепив меня в плечо, и отправив в грязное болото на обочине. Боли не было, лишь ярость. Ярость, выдавливающая глаза кровью, даже на какое-то время заглушила голод. Вылетев обратно на дорогу, какое-то время я гнался за удаляющейся красной точкой, но сдался, когда она исчезла за поворотом в дремучих высоких соснах. Этот инцидент заискрил во мне надежду, и я пошёл в направлении автомобиля.

Почему я ничего не помню? Что же случилось со мной и этим миром? Темнота и свет сменяли друг друга, скрывая и обнажая меня, шаркаюшего пятками сквозь протертую подошву, безумного от голода. Вода рушилась с небес и испарялась под небесным светилом. Ни холода, ни жара, даже интерес к моему прошлому канул. Остался лишь голод, бьющий по вискам тараном.

В переулке, увидев меня, шмыгнула за угол маленькая тень. Я полдня бродил по небольшому городу, который лишь редкими тенями парящих птиц напоминал, что в нём теплится надежда на то, что бы найти пропитание. Немой город лишь временами подносил мне под уши глухие звуки передвижений по местности. Сорвавшись с места, я пробежал переулок и увидел испуганное лицо, выглядывающего из-за кирпичного угла, мальчика неопределённого возраста. Тот, со всхлипом выдохнул, и рванул прочь.

Размытое количество времени назад я повстречался с таким же бредущим по дороге. Мы какое-то время шли рядом, обходя разбитые остовы автомобилей, спотыкаясь о ямы в лужах и ломая в крошку куски стёкол. Дорога разделилась и мы потеряли друг друга. Очнувшись, заваливаясь на бок, я смотрел через плечо, но шатающийся силуэт на разбитой дороге медленно скрывался из поля моего туманного зрения. Вопрос, искрой прилетевший сквозь остатки сознания до ужаса спокоен – почему? Почему, мне не было дела до того незнакомца, и почему, сшибая мусор и сдирая кожу о кирпичные стены, хрипя и мыча я бегу за этим пацаном.

Ураганом, разбив грудью захлопнутую мальчиком перед моим лицом стеклянную дверь, я на мгновение упустил его из виду, но быстро определив его местоположение по звуку, выпуская горлом хрип, бросился за ним. Перепрыгивая через три ступеньки, меня внезапно прижала к стене тощая оборванная фигура. Не глядя друг на друга, толкаясь и шипя, мы бросились за кричащим наверху пацаном.

Мальчик истошно кричал в углу, заполняя своим криком все пространство в голове, не оставляя там ничего, кроме топчущих друг друга ярости и голода. Прижавшись щекой к дощатой грязной стене, мальчик, обливаясь слезами, кого-то звал. Не сбавляя скорости, я с размаху схватил его за горло и вдавил в стену, отчего у мальчика закатились глаза, и он слабеющими руками стал бить меня по лицу. Не отпуская мальчишку, я вцепился зубами с царапающую моё лицо руку и мальчик закричал так пронзительно, что я, рванув зубами, оторвал ему кисть. Дробя кости челюстями и не жуя, проглатывая куски, я только сейчас заметил, что тощая фигура, чуть не сбившая меня с ног на лестнице, рвёт плоть ноги затихающей добычи. Мальчик вскоре окончательно умолк и мы спокойно утоляли голод.

От мальчика осталась лишь внутренности и голова. Тощий, наевшись, услышал скрип и медленно побрел на звук. Я сидел и смотрел в распахнутые в немом ужасе глаза того, кем утолил свой слепой, безумный голод. Тускнеющие глаза в безнадежном отчаянии смотрели в угол, который так и не смог защитить мальчика. На выходе из здания, краем зрения я заметил движение и медленно на него развернулся. Только сейчас, приглушив голод, отступившая ярость вернула уже теряющий важность вопрос – так, кто же я? Из зеркала на меня смотрело разорванное лицо. Не было одного глаза, правая щека оторвана, обнажив редкие гнилые зубы, по которым стекала кровавая слюна. Дотронувшись до лица, зеркало показало мне худую руку, в язвах и без ногтей. Одноглазый в отражении не дал мне никаких ответов. Я лишь смутно помнил терзаемый меня вопрос, а голод снова начинал опутывать всё тело. Перешагнув выбитую дверь, я вышел прочь.